Мартин Хайдеггер (1889-1976) - немецкий философ, один из крупнейших мыслителей 20 века. На становление Xайдеггера как философа, оказали влияние Августин, Лютер, Кьеркегор, Гегель, Шеллинг, Ницше, Гуссерль. В 1927 появился главный труд Xайдеггера "Бытие и Время" ("Sein und Zeit"), где он ставит вопрос о смысле бытия - вопрос, который был предан забвению в западной философии. Обычный философский язык, которым пользовалась вся предыдущая философия, абсолютно неприменим для Хайдеггера. Философ создает свой язык для описания новых терминов и понятий, многие из которых не имеют аналогов в русском языке.
1. Мартин Хайдеггер
«Бытие и время»
«Человек – не господин сущего. Человек - пастух бытия»
«Человек, скорее, самым бытием сброшен в истину бытия, чтобы, экзистируя таким образом, беречь истину бытия, чтобы в свете бытия сущее явилось как сущее, каково оно есть. Для человека, однако, остается вопрос, осуществится ли его существо так, чтобы отвечать этому событию.»
М. Хайдеггер
Прояснение смысла бытия ведется путем прояснения смысла самого вопрошающего, т.е. существа человека, которое Xайдеггер определяет как Dasein («здесь бытие», «вот-бытие», «чистое присутствие до вещных определений») Бытие человека очень своеобразно по сравнению с существованием вещей. Хайдеггер использует образованное от глагола присутствовать», «быть налицо» существительное «das Dasein», чтобы обозначить специфику бытия человеческого «я», которое неотделимо привязано к ускользающему мгновению времени, к нахождению «здесь» и «теперь».
«Здесь – бытие» автор характеризует изначальной захваченностью, принадлежностью (отнесенностью к) бытию: Dasein онтологич-но, оно всегда уже вращается в определенном смутном понимании бытия. В то же время бытие становится доступным только через человеческое присутствие (Dasein).
Xайдеггер пытается найти средства описания бытия экзистирующего сущего в самой структуре (модусах) этого бытия. Самой существенной характеристикой Dasein является его конечность, временность, или темпоральность.
Dasein – понимающее существование, в отличие от всех других сущих вещей. Для человека быть – значит понимать (придавать значение тому, что есть) Человеческое существование- «трансцендентное» -оно выходит за пределы себя- к другому существованию и означает его как существующее.
Свое собственное существование человек осознает благодаря феномену смерти, в котором открывается то, что человек может не быть. То есть возможность не быть побуждает человека осмыслить, что такое быть.
Пребывать в мире – значит существовать к смерти. Человек, в отличие от других живых существ, способен осознавать свою смертность и тем самым – истину своего бытия. В этом случае его существование подлинное, его Хайдеггер и называет Dasein (понимающее присутствие)
Когда же человек «не присутствует», «забывает» истину своего бытия, его существование является неподлинным. Оно становится подобным существованию вещей или животных, не осознающих то, то они есть, что они принадлежат бытию. Неподлинное бытие погружается в толпу, безликую массу–das Man. (люди, люд)[1] Основные характеристики неподлинного бытия – двусмысленность, болтовня, любопытство, падение.
Для Dasein свойственны противоположные черты, три равнопервоначальных способа открытости бытия — понимание, речь и расположенность, причем последний способ является самым важным.
В мире «люда», das Man озабоченность настоящим превращает жизнь в боязливые хлопоты и прозябание повседневности. Такая жизнь нацелена на личные предметы и преобразование личного мирка. Эта нацеленность анонимна и безлична. Она погружает человека в безличный мир, где никто ничего не решает и потому не несет никакой ответственности. Главная характеристика мира повседневности – стремление удержаться в наличном, настоящем, избежать предстоящего, то есть, смерти. Анализ погруженности в повседневность и описание экзистенционалов – характеристик неподлинного бытия «болтовня», «любопытство», das Man показывают размытость различия между собственным Я и миром, между «мной» и «другими». Нацеленность на настоящее анонимна, в ней раскрывается не самость[2], а лишь несобственное Я, осуществляется стремление удержаться в наличном и избежать предстоящего (смерти).
И, напротив, целостность мира, связанность смысла бытия и временных структур экзистенции выражается в заботе (Sorge), которая объединяет три основных момента Dasein: 1) быть-впереди-себя (экзистенциональность); 2) уже-быть-в-мире (фактичность); 3) быть-при-внутримировом сущем.
Xайдеггер отмечает возможную двойственность временной ориентации: ориентация на настоящее, подчиняя себе прошлое и будущее, разрывает подлинную темпоральность, превращает ее в последовательный ряд моментов «теперь». Она свойственна «люду», толпе.
С другой стороны, в отличие от физического времени, которое мыслится как некая однородная непрерывная линия, состоящая из моментов «теперь», прошлое выступает у Хайдеггера как фактичность или заброшенность. Настоящее – как обреченность вещам, как подручность, как бытие-при. Будущее – как постоянно воздействующий на нас проект. В этом смысле экзистенциальный поток времени идет не от прошлого к будущему, но в обратном направлении – время временится из будущего.
Неподлинное бытие – перевес моментов настоящего – выражается в том, что мир вещей заслоняет от человека факт его конечности.
Неопределенность – или состояние неустойчивого равновесия или устойчивого неравновесия (основное условие уменьшения энтропии, и возрастания степеней свободы системы) – вот одно из возможных состояний, возникающих после прохождения Магического Театра. Система (человек) уже не находится во власти старых косных доминант, но может выстраивать на их обломках будущее. Это очень здоровая неопределенность, в том смысле, что она способствует столкновению с реальностью, и, в том числе, с осознанием факта конечности. И это осознание может стать исцеляющим, так как рушит фантомы и иллюзии, когда ничего другого человеку не остается, как принять самому ответственность за свою жизнь. Жесткая процедура, но целебная…
Напротив, нацеленность на будущее, где в соединении с прошлым достигается подлинное настоящее, не уклоняется от смерти (пред-стояния концу) и высвобождает собственное «бытие-к-смерти», осознание подлинной временности. Человек имеет исток своего бытия в заботе и никогда не будет выпущен из этого истока. Определив заботу, как забегание вперед, Хайдеггер подчеркнул, что человеческое бытие есть не то, что оно есть, поскольку оно постоянно убегает от себя, ускользает вперед. То есть, оно есть всегда своя собственная возможность. Этот момент заботы Хайдеггер обозначил, как проект. Человеческое бытие – это бытие, проектирующее само себя; человек это всегда нечто большее, чем он есть в данный момент. Каждый из моментов заботы есть, одновременно, определенный модус времени. Бытие-в-мире есть модус прошлого. Забегание вперед – модус будущего, бытие-при – модус настоящего. Эти три модуса, взаимно проникая друг в друга, и составляют собственно заботу. Взаимно проникающие друг в друга моменты времени – прошлое, настоящее и будущее существенно отличаются от объективного времени. Прошлое это не то, что осталось позади, чего уже больше нет. Напротив, оно постоянно присутствует и определяет собой как настоящее, так и будущее.
Такая структура заботы – возможность поворота к бытию. Основой этого поворота, поворота к истинному существованию выступает совесть. Именно совесть вызывает Dasein из анонимности, призывая его быть открытым бытию, достичь своей самости.
Подлинное бытие выступает у Хайдеггера как осознание человеком своей историчности, конечности и свободы. Оно возможно и осуществимо только перед лицом смерти. В подлинном существовании на первый план выступает будущее, бытие-к-смерти. Смерть в широчайшем смысле есть феномен жизни. Смерть нужно рассматривать, как предстояние. Смерть – это возможность бытия, причем, последняя возможность, самая широкая возможность, возможность возможностей, которую человеческое присутствие должно всегда брать на себя. Смерть и открывает человеку смысл его существования. Со смертью человек стоит перед самим собой. Именно в смерти, в бытии-к-смерти и раскрывается, по существу, сама человеческая возможность быть. Смерть открывает саму человеческую самость, предельно обнажая смысл человеческого бытия. Пока человек жив, пока он заброшен в мир, он брошен в эту предельную возможность, в саму смерть.
Хайдеггер характеризует экзистенциально- онтологическое понятие смерти следующим образом: « Смерть как конец Dasein есть наиболее свойственная, безотносительная, несомненная и как таковая неопределенная, неопределимая возможность Desein. Смерть есть как конец пребывания в бытии данного существующего к своему концу»[3]
Не пройдя в своем развитии стадию экзистенциализма, разбивающего все надежды и опоры, всякую веру, оставляющую тебя наедине с холодным молчащим Космосом – переживать драму собственной жизни, и драму всего живого, - не стать, взрослым человеком. А значит, говорить, о чем-то трансперсональном – в принципе рано и бессмысленно – весь эзотерический и магический блуд будет лишь игрушкой для прячущихся от себя и от жизни малышей. А так как таковых, увы, большинство, то именно прохождение стадии экзистенциализма – является задачей номер один в деле индивидуации и становления человека. От экзистенциальной обнаженности можно убежать в разного рода эзотерику, религию и прочие конфетки, что происходит с большинством людей ныне, поэтому я затрону, после обсуждения работ Хайдеггера и Сартра – почему вера в загробное существование и разного рода реинкарнации является для большинства людей не шагом вперед, а наоборот, развращающей душу попыткой бегства в иллюзии. Лишь для тех, кто стал взрослым (а Хайдеггер и Сартр дают нам четкие ориентиры – что такое стать взрослым человеком) имеют смысл трансперсональные категории и переживания, в том числе и пресловутой реинкарнации. Не будем забывать, что любое знание адресно и исторично. То, что важно и актуально для одного, может развратить или запугать, или отвратить сознание другого. И наиболее часто встречающаяся задача, встающая на множестве Магических Театров – помочь человеку осознать основные экзистенциальные категории, с тем, чтобы его жизнь наполнилась новыми смыслами и гранями – человеческого. Естественно, эта задача стоит в тех случаях, когда запрос (то, что стоит за говором Запросивца, иногда не осознаваясь или смутно осознаваясь им) направлен именно на стадию экзистенциальных ценностей. Например, человек может, выйдя Запросивцем на МТ, говорить о драме своих взаимоотношений с женой (мужем и т.д.), а за этим видится, что он уходит от проживания категорий ответственности, зова совести, переживания неизбежности и непостижимости Смерти. И здесь как раз вывод в Доминанту переживания предстояния перед Смертью, достигаемое методами МТ-драматизации и катарсиса, необходимо, чтобы вслед за шоком от этого пикового переживания, человек начал бы уже реализовывать ценности Dasein, что, уже как следствие, приведет к иному качеству взаимоотношений с мужем (женой и т.д.)
Хайдеггер писал, что эта предельная возможность приоткрывается человеку через Ужас[4]. Это и есть так называемая экзистенциальная ситуация. Ужас в корне отличен от боязни и страха. Мы боимся всегда того или иного, но чего-то конкретного. Ужас же совершенно непредметен. Эта неопределенность является для Хайдеггера принципиальной. Брошенность в смерть приоткрывается человеку именно через Ужас. Но, как пишет Хайдеггер, посредством Ужаса человеческое существование не уничтожается. Как раз, наоборот, в Ужасе перед Ничто, в этой экзистенциальной ситуации приоткрывается и сущее, как таковое. Однако, подобные ситуации Ужаса, экзистенциальные ситуации случаются редко. Человек, как считает Хайдеггер, склонен вытеснять и заслонять от себя свою смерть. Человек не видит сути смерти. Но смысл человеческого бытия как раз и состоит в постоянном выходе за пределы себя, в бытии-к-смерти…
Безликий «люд», das Man погружен в повседневные хлопоты о насущном, о вещах. Поэтому бытие вещей заслоняет от «люда» подлинное бытие человека- бытие смертное, временное, конечное. Умирание- сугубо личный акт, умираю «я» , а не безликий «люд» и только «я» способно осмыслить «возможность невозможности» дальнейшего пребывания в мире.
Зов совести постоянно слышен для подлинного бытия, Dasein. Но для того, чтобы слышать зов нужен акт воли, решимость, смелость «слышать».
«Воля-иметь-совесть есть наоборот исходнейшая экзистентная предпосылка
для возможности стать фактично виновным. Понимая зов, присутствие дает наиболее своей самости поступать в себе из своей выбранной способности быть. Лишь так оно может быть ответственным.»[5]
Зов совести – это призыв к человеческому бытию стать самим собой, обрести свою подлинность. Зову совести отвечает возможность слышания. Зов пробуждает спящее, неподлинное человеческое существование и пробуждает слышание.
Причем, если обыденное состояние захвачено болтовней, двусмысленностью, шумом, то зов зовет бесшумно, молчаливо, но для человека зов совести воспринимается, как удар молнии. Он внезапен. Это всегда некое потрясение. Зов совести настигает человека и призывает его к своей самости. Зов совести зовет против ожидания и против нашей воли. Принимая зов, мы принимаем вы-зов. Мы выбираем самое себя. Совесть обнаруживает себя, как зов заботы. Далее Хайдеггер отмечает, что прежде всего в голосе совести обнажается вина. Причем, бытие виновным это не некое этическое состояние. Бытие виновным означает бытие задействованным. Быть-в-мире, а мы всегда в мире, - это уже и означает быть виновным. Быть виновным – это и есть собственно быть. Итак, подлинная человеческая самость, которую искал Хайдеггер, была им найдена. Это бытие-к-смерти, ужас, забота, совесть, зов и бытие виновным…
Эти категории: бытие-к-смерти, ужас, забота, совесть, зов и бытие виновным, а также оставленность-в-предоставленности-самому-себе – часто являются идеологическими доминантами в Магических Театрах, то есть, теми ориентирами, на которые опирается Ведущий, хотя он может их даже не озвучивать, или иногда озвучивать косвенно, в виде образов и метафор, создавая, тем самым особую, экзистенциальную атмосферу обнаженного нерва в ходе МТ. Бывали также случаи, когда эти категории выступали даже как фигуры в нескольких МТ.
«Язык- дом бытия»
С 1930 года происходит так называемый «поворот» в философии Хайдеггера. С этого времени он сосредотачивает свое внимание на критике разума (деструкция метафизики) и на осмыслении бытия как истины и события. Работы 1936-1950-х Xайдеггер посвящает исследованию генезиса и критике метафизики («Время картины мира» (1938), «Слова Ницше «Бог мертв» (1943), «Поворот» (1949), «Вопрос о технике» (1953) и др.).
Выстроенная иерархия в пользу трансцендентального мира вечных сущностей задает тон всему западноевропейскому рационализму с его акцентом на сущее как таковое и «забвении» бытия в пользу сущего. Наиболее ярко метафизическое основание проявляется в пределах Нового времени, в установке на опредмечивание сущего (операция пред-ставления). Пред-ставить – значит, по Xайдеггеру, поместить перед собой сущее как нечто противо-стоящее, сделать его предметом и тем самым удостовериться в нем. Порочность метафизики не только в «забвении» бытия, но и в невозможности увидеть сущность (истину) сущего, на которое метафизика и нацелена, так как место истины занимает достоверность представления, а идеалом усмотрения становится точность и строгость естествознания. Метафизика изменяет существо человека, который в Новое время освобождается от всякой связанности с бытием и превращается в субъекта, в такое сущее, которое всему сущему задает меру и предписывает норму. Подобное превращение, по Xайдеггеру, ведет к эгоцентризму, антропологизму и самообожествлению. Другим неизбежным следствием развертывания метафизики становится отчуждение человека от самого себя и бездомность, которая является судьбой всего западноевропейского мира. Сущность метафизики обнаруживает себя во всех областях культуры: в науке, религии, искусстве, языке и в технике, главной силе современной эпохи. Принцип, внесенный древнегреческой мыслью, в особенности Платоном, и ставший краеугольным камнем всей последующей европейской философии, состоит, по Xайдеггеру, в понимании мышления как видения, как постоянного присутствия и неподвижного пребывания бытия перед-глазами. При таком понимании мышления и соответственной – вневременной – трактовке бытия становится невозможным понимание его как «свершения» фактическо-исторической жизни.
Существо техники «постав» (Gestell) состоит в установке «выводить действительное из его потаенности способом по-ставления его как «состоящего-в-наличии». Все сущее опредмечивается для поставляющего производства, втягивается в техническое распоряжение. Человек изначально сам стоит внутри сферы «постава», поэтому «постав» правит и человеком: когда человек редуцирует себя до поставщика «наличного состояния», он сам воспринимается только в качестве последнего. Захваченный «поставом» человек упускает себя, не может встретиться с самим собой и услышать голос бытия.
В противоположность западноевропейской традиции, Xайдеггер употребляет для характеристики истинного мышления термин «вслушивание» (Vernehmen, Hören): бытие нельзя видеть, ему можно только внимать. Преодоление метафизического мышления и метафизики в целом есть , по Хайдеггеру, вопрос о возвращении к изначальным, но не реализованным возможностям европейской культуры – к той «досократовской» и «допарменидовской» Греции, которая еще жила «в истине бытия». Такое возвращение, возможно потому, что (хоть и «забытое») бытие все же живет еще в самом интимном лоне этой культуры – в языке: «Язык – это дом бытия».
Обретение истины бытия и существа человека возможно через язык (речь): «существо человека покоится в языке». Критикуя современный неподлинный язык как формализованный, связанный логикой и грамматикой, Xайдеггер отмечает его прикладную задачу поставлять информацию. Тем самым язык выступает орудием господства и активизма. Чтобы обрести подлинный язык и снова оказаться вблизи бытия, человек должен научиться молчать. Молчание дает слово самому языку и через него самому бытию.
Вместо многословия («болтовни»), характерной безликому «люду», Хайдеггер предлагает овладеть умением вслушиваться в произносимое (слышать бытие). Это достигается в феноменологической процедуре вслушивания, «внятия» в то, о чем и как говорит язык наедине с собой. Утраченную связность с бытием Xайдеггер пытается восстановить, создавая свой собственный язык, который формируется на границе языка диалекта и языка мифа и целью которого является вопрошание о бытии.
Собственно, Ведущий Магического Театра постоянно вслушивается в то, что проговаривает язык через всех участников МТ, через актеров, зрителей, Запросивца, через него самого (Ведущего). И, конечно, в модус молчания, в котором рождаются неожиданные смысловые решения.
Язык технизирован, он стал средством передачи информации и поэтому он умирает как подлинная «речь», как «речение» (Reden), «сказание» (Sage). Вместе с его смертью теряется та последняя нить, которая связывала современного человека и его культуру с бытием, иссякает источник жизни этой культуры, а сам язык становится мертвым. Поэтому задача «прислушивания к языку» рассматривается Xайдеггером как всемирно-историческая. Поскольку язык продолжает жить (прежде всего в произведениях поэтов). Хайдеггер показывает, как сквозь поэтическое мышление, сквозь произведение искусства просвечивает сущность вещи, осуществляется истина бытия как непотаенность. Именно поэт (отмечает Xайдеггер в поздних статьях и докладах «Путь к языку», «Слово») способен приоткрыть тайну языка и дать возможность раскрыться истине бытия. Не случайно Хайдеггер исследует творчество Гёльдерлина, Рильке, Тракля, С. Георге), постольку вслушивание в то, что язык «сказывает» – ибо, по Xайдеггеру, не люди говорят «языком», а язык «говорит» людям и «людьми» – ставит человека в «просвет» бытия, открывает «истину бытия».
Хайдеггер выражает романтическое отношение к искусству как хранилищу бытия, дающему человеку «защищенность» и «надежность» . Преодоление «болезней» современного мира, восполнение утраты человеком всего «священного» Xайдеггер видит на пути возвращения к «истокам», к самому древнему.
В последние годы Хайдеггер в поисках бытия всё чаще обращал свой взор на Восток, в частности к дзэн буддизму, с которым его роднила тоска по «невыразимому» и «неизречённому», склонность к мистическому созерцанию и метафорический способ выражения.
Среди мыслителей, на философское становление которых Xайдеггер оказал влияние, его непосредственные последователи (Гадамер), его критики (Ясперс, Карнап, Хабермас, Адорно) и отталкивающиеся от его мышления философы (Сартр, Деррида, Бланшо, А. Глюксман, Рорти, Аренд и др.).
Однако в МТ существует некая «растяжка» между Хайдеггеровской философией с ее категориями оседлого бытия, где Dasein и основные категории с ним связанные - , являются основой нарождающегося мировоззрения при выходе из мира Das Man в мир субъекта, впервые встречающегося с экзистенциальным вызовом (что встречается в подавляющем большинстве запросов – как стоящий за «говорением запроса» голос – как правило, не осознаваемый или смутно осознаваемый запросивцем, вопиющий о готовности эго, хоть и напряженно, но встретить таки экзистенциальный вызов), и философией Делеза, где ценности оседлости сменяются ценностями номада (но такого рода запросы редки, и мы коснемся этой теме в главе, посвященной Делезу).
[1] Das MAN (нем. Man - неопределенно-личное местоимение) - понятие, введенное в "Бытии и Времени" (1927) при анализе неподлинного существования человека. Хайдеггер отмечает, что существует такая озабоченность настоящим, которая превращает человеческую жизнь в "боязливые хлопоты", в прозябание повседневности. Основная черта подобной заботы - ее нацеленность (как практически-деятельного, так и теоретического моментов) на наличные предметы, на преобразование мира. С одной стороны, сама эта нацеленность анонимна и безлика, с другой - она погружает человека в безличный мир (Мan), где все анонимно. В этом мире нет и не может быть субъектов действия, здесь никто ничего не решает, и поэтому не несет никакой ответственности. Анонимность Мan "подсказывает" человеку отказаться от своей свободы (толпа как выразитель М. не принимает осмысленных решений и не несет ни за что ответственности) и перестать быть самим собой, стать "как все". Мир Мan строится на практике отчуждения; в этом мире все - "другие", даже по отношению к самому себе человек является "другим"; личность умирает, индивидуальность растворяется в усредненности. "Мы наслаждаемся и забавляемся, как наслаждаются; мы читаем, смотрим и судим о литературе и искусстве, как видят и судят; мы удаляемся от "толпы", как удаляются; мы находим "возмутительным" то, что находят возмутительным". Главная характеристика мира повседневности - это стремление удержаться в наличном, в настоящем, избежать предстоящего, т.е. смерти. Сознание человека здесь не в состоянии отнести смерть (конечность, временность) к самому себе. Для повседневности смерть - это всегда смерть других, всегда отстранение от смерти. Это приводит к размытости сознания, к невозможности обнаружить и достичь своей собственной сущности (самости). Повседневный способ бытия характеризуется бессодержательным говорением, любопытством и двусмысленностью, которые формируют "обреченность миру", растворение в совместном бытии, в среднем. Попытка вырваться из беспочвенности М., прояснить условия и возможности своего существования, может осуществляться лишь благодаря совести, которая вызывает существо человека из потерянности в анонимном, призывает человека к "собственной способности быть самостью".
[2] понятие философии Хайдеггера, обозначающее бытие Я (само-бытие), т.е. такое сущее, которое может произнести: "Я". "Личная С." (Ich-selbst) у Хайдеггера полагает своеобразие бытия существования в качестве "заботы" (т.е. бытия сущего, являющегося человеческим существованием; в отношении к окружающему миру существование предстает как "озабоченность", а в отношении к другому человеку - "общей заботой"). Безличная же С. (Man-selbst), будучи повседневным высказыванием Я (Ich-sagen), подчиняется Man, отодвигая на второй план собственные возможности и горизонты бытия.
[3] Мартин Хайдеггер Бытие и Время» стр. 259
[4] der Angst- «страх» , «ужас». Онтологически конститутивная характеристика, раскрывающая перед человеком мир как таковой и дающая ему возможность обрести целостность своего существования. Противоположен по смыслу психологическому состоянию боязни.
[5] Мартин Хайдеггер «Бытие и время» стр.33.
