Владислав Лебедько «Философия авантюризма и децентрация субъекта в психотерапии и задачах социального дизайна».

Данная статья является попыткой в первом тезисном приближении состыковать дискурсы самых различных дисциплин (психологии, культурологии, психоанализа, философии структурализма и постструктурализма, социологии и даже физики), причём сделать это более-менее доступным языком.

 

Итак, невооружённым взглядом видно, что в наше время происходит стремительный процесс капсулирования индивидов и преобладания частных интересов над общими. Эти процессы захватили и такие общественные институты как культура, наука, психология и эзотеризм. А, в частности, подавляющее большинство индивидов неуклонно стремится к неприкосновенности гарантированного бытия и личной безопасности и прочим личным благам, прежде всего утилитарным – материальным (карьера, стабильность, деньги, здоровье и т.п.). Всё это является следствием доминирования наиболее опасной фазы капиталистического воспроизводства и в целом доминирования капиталистических ценностей. Современная фаза капитализма характеризуется, по словам французского философа Жана Бодрийяра, тем, что эксплуатация и насилие в ней проявляется наиболее жёстко, но не явно. Настолько неявно, что мы воспринимаем подавление и насилие в этой неявной форме, как нечто само собой разумеющееся. Это, с одной стороны, ставит людей в зависимую, инфантильную и, по сути, рабскую позицию, с другой стороны, это происходит неявно, и, следовательно, какая либо борьба с такими завуалированными формами насилия чрезвычайно затруднительна. Культовый фильм «Матрица» отражает ситуацию наиболее выпукло, поэтому мы будем пользоваться жаргонным термином «матрица», имея в виду некую глобальную гиперструктуру эксплуатации, в которой отдельный человек является добровольным рабом, вдобавок ещё и зависимым от «матрицы», не осознающим своё рабское положение и, более того, даже боящимся сколько-нибудь выйти за пределы этой самой «матрицы» и, прежде всего, системы ценностей, морали и т.п., ею навязываемых.

 

Сразу же выдвинем тезис о фундаментальной зависимости от «матрицы». Эта зависимость держится (опосредованно, посредством множества второстепенных «вторичных выгод»), в конечном счете, на самом представлении субъекта о самом себе, а точнее на представлении о существовании некоего Я, являющегося центром не только личности, но и всего человеческого существа. Именно за это Я индивид держится крепче всего, именно его он боится потерять. Мы же покажем, что это самое Я ни в коей мере не является центром чего-либо, а во-вторых, оно иллюзорно. Простое, но очень ясное понимание этого факта необходимо и достаточно для выхода из «матрицы» и обретения подлинной человеческой свободы. (Естественно, речь пойдет не о давно известном феномене множественности личности, субличностях и т.п., а о том самом фундаментальном и неделимом Я – нерефлексируемом субъекте рефлексии, о не имеющем качеств «наблюдателе», который, тем не менее, в классической философии, имеющей картезианские корни, считается неким центром человеческого существа, основой, неделимым Единым и т.п.)

 

Одним из путей, который позволяет выйти из «матрицы», является Авантюризм. Здесь, прежде всего, нам необходимо отделить Авантюризм от того, с чем его достаточно часто путают: от аферизма, шарлатанства и мошенничества. Авантюризм не является ни тем, ни другим, ни третьим. Напротив, дух авантюры может быть решающей прививкой от инфантилизма и господства частных ценностей современного капиталистического общества. Развитие авантюрного сознания смещает систему ценностей человека от инфантилизма и спасительных иллюзий и надежд в сторону преобладания целого над частным, свободы над гарантиями, неизвестности над догмами. Авантюрное сознание вбрасывает человека в мир взрослых категорий - таких как риск, удача, поражение, и даёт возможность осознать, что жизнь, по сути, сама является авантюрой[1]. Согласно словарю Ожегова авантюра (франц. aventure – приключение) – рискованное и сомнительное дело, предпринятое в надежде на случайный успех, приключение, опасное по своей природе, сопровождаемое риском неожиданных событий, перипетий и скачков. Это принятие того, что в мире присутствует не только рациональное начало, но (и даже в большей степени) –иррациональное, так что почти любая наша деятельность, если смотреть с этих позиций – рискованна и сомнительна, но мы можем всегда выбрать наиболее адекватное отношение к ней, как к приключению, авантюре. При этом осознание рисков равновероятных удач и поражений приводит к отказу от инфантильной «страусиной» позиции[2].

 

Ещё несколько определений авантюры: это может быть опасное приключение, неожиданное происшествие, главное свершение в жизни или деловые рисковые предприятия. Для некоторых людей, авантюра, рискованное приключение, становятся главным делом жизни. Милан Кундера определяет авантюру как «страстное открытие неизвестного». Мы хотели бы прибавить к уже приведённым определениям авантюры ещё одно, олицетворенное в данном случае архетипическим образом, который становится особенно актуальным именно в наше время. Это образ Тиля Уленшпигеля, который является архетипом революционного анархизма. «Он, вследствие полного разочарования во власть предержащих, не желает знать ни веры, ни закона. Это дух бунтарства против всякой власти во имя свободы отдельной личности – свободы бродяги, который не имеет ни гроша за душой, никому не подчиняется, никого не боится, не ожидает вознаграждения и не опасается кары, ни на том, ни на этом свете. Это дух – насмешник, который переворачивает вверх дном святыни и алтари человечества, обрушивая их с помощью своей волшебной палочки – насмешки»[3]. Но и образ Тиля Уленшпигеля, как нам кажется, необходимо немного уравновесить, создав триаду архетипических образов Авантюризма: Тиль Уленшпигель – Остап Бендер – ницшевский Заратустра. Эта триада, на наш взгляд, образует именно ту комбинацию ценностей, которая может помочь человеку осознать иллюзорность собственного Я, а так же понятия о «центре личности», и вырваться из оков «матрицы».

 

Для дальнейшего повествования нам понадобится обратиться к нескольким понятиям из разных дисциплин:

1. Понятиям дифракции и интерференции волн.

2. Основным понятиям структурной лингвистики, таким как – Означающее и Означаемое.

3. Основные понятиям лакановского психоанализа (триада Реальное-Воображаемое-Символическое, Желание, Стадия Зеркала, бессознательное как речь Другого)

4. Некоторым понятиям постструктурализма (прежде всего, ризома и др.).

Далее мы состыкуем весь собранный понятийный аппарат так, чтобы осознать каким образом мы можем освободиться от иллюзорности центрированности субъекта, от иллюзорности самого Я, и, заняв авантюрную позицию, выйти из навязанных «матрицей» «условий игры», за пределами которых начинается уже новый этап развития человечества. При всём этом следует понимать, что сама данная статья является авантюрной, и хотя она опирается на научные понятия и категории, её невозможно рассматривать как научную статью в строгом смысле этого слова. Но - можно рассматривать как провокацию и побуждение к действию.

 

Итак:

1. Дифракция волн (например, электромагнитных, в частности – световых) - это феномен огибания волной препятствия, то есть проникновение волны в область геометрической тени. Интерференция волн – взаимное усиление или ослабление амплитуды двух или нескольких волн, одновременно распространяющихся в пространстве. Интерференция сопровождается чередованием максимумов и минимумов интенсивностей волн в пространстве. Результат интерференции – интерференционная картина - зависит от разности фаз накладывающихся волн. Для нас важно понять, что используя эффекты интерференции и дифракции, возможно создание так называемых голограмм. В частности, в оптике мы можем создать видимость в определённой точке пространства некоего предмета или предметов, которые наблюдателю могут казаться реально существующими. Но эти предметы, увы, невозможно ни потрогать, ни ощутить, так как они являются своего рода фантомами, возникшими в результате интерференции световых волн.

 

2. В конце 19 века основатель структурной лингвистики Фердинанд де Соссюр ввёл важнейшие для всей современного философии понятия: Означающее и Означаемое. Соссюр исходил из того феноменологического наблюдения, что при произнесении какого либо слова, например, «собака», различные люди представляли себе не одинаковых собак, а чаще всего разных, кто-то представлял овчарку, кто-то болонку, таксу, пуделя, и т. п. К тому же - разных размеров, окраски и т.п. То есть, слово и порождаемый им образ, суть не одно и то же. Звучащее или написанное слово Соссюр назвал Означающим, а то, что представлялось в сознании субъекта при произнесении или прочтении этого слова в сознании – Означаемым. Означающее и Означаемое связаны между собой неким кодом, зависящим от множества культуральных особенностей, начиная от общекультурных для данного этноса, и завершая историей индивидуального воспитания в данной культуре.

 

3. Вкратце напомним основные понятия лакановской версии психоанализа.

Именно трактовка Фрейда Жаком Лаканом стала основой для всей современной философии. Начнём с триады Реальное – Воображаемое – Символическое.

 

Реальное – самая сокровенная часть психики, всегда ускользающая как от образного представления, так и от словесного описания. Реальное непостижимо настолько, что является некоей «вещью в себе». Любые попытки представить или назвать содержание Реального ведут лишь к тому, что мы оказываемся в области Воображаемого, либо Символического. Тем не менее, именно в Реальном располагается ключевая инстанция существования субъекта, а именно – Желание. При этом, не следует путать Желание с различными бытовыми желаниями, типа поесть, поспать, приобрести ту, или иную вещь, и т.п. Само Желание, составляющее основную драму и накал психической жизни, обязательно связано с неким конфликтом, как правило, связанным с чувством вины, вызывающей различные препятствия реализации Желания. Если говорить самыми общими словами, то Желание - это всегда желание жизни и наслаждения. На реализацию Желания, вследствие чувства вины, наложен запрет. Таким образом, не вдаваясь в причины этой драмы, мы можем лишь сказать, что субъект всеми силами ускользает от сколько-нибудь продолжительного наслаждения и выстраивает свою жизнь с помощью множества хитроумных, так называемых, механизмов защиты, маскирующих подлинное Желание и заменяющих его.

 

Воображаемое – то, что роднит нашу психику с психикой животных, поведение которых регулируется гештальтами. Человек в своём развитии тоже непременно попадает под власть образов. Это происходит в так называемой «стадии зеркала», в возрасте от 6 до 18 месяцев, когда ребёнок начинает узнавать себя в зеркале (в те времена, когда зеркал ещё не было, отражение можно было увидеть в воде, и т. п.) и откликаться на своё имя. Ребёнок схватывает себя в различных местах, получая в результате распадающуюся тактильную картину самого себя, хаотичную и не собранную ни в какое целое. Как раз в это время окружающие люди предлагают ему соблазнительно единый и как бы объективный его зеркальный образ, накрепко привязанный к его телу. Ребёнку ничего не остаётся, как согласиться с этим представлением о целостности Я в зазеркалье и его тождественности самому себе во все моменты жизни. С тех пор субъект остаётся навсегда зачарованным своим «зеркальным Я», вечно тянется к нему, как к недосягаемому идеалу цельности (зачастую до самой смерти). Стоит отдельно отметить, что такие расхожие в психологии и эзотеризме понятия как целостность, существуют лишь в регистре Воображаемого, (а Воображаемое замкнуто на принцип удовольствия[4]), ибо в реальности никакой целостности быть не может, так как психическое создаётся непрестанно меняющимися и текучими потоками, а не чем-то застывшим, окончательным и основательным.

 

Символическое. Ещё во внутриутробном развитии человек попадает под влияние речевого поля других людей, которые как-то выражают своё отношение к его появлению на свет и чего-то уже ждут от него. Это речь других людей, - речь Другого, и формирует Символическое субъекта. В результате наше бессознательное структурировано как язык, причём именно как язык Другого. То что мы желаем – всегда желания Другого, в то время, как наше подлинное Желание находящееся в Реальном, является тем, с чего мы всё время соскальзываем, реализуя желания Другого. Отчуждение человека от своей подлинной сущности, от своего Желания, начавшееся с идентификации с зеркальным двойником в стадии Воображаемого, усугубляется по мере вхождения субъекта в поле речи Другого в стадии Символического. Мы видим, что отчуждение всё более и более нарастает, с ходом времени, и даже может вызвать запоздалый протест, но этот протест почти безнадёжен: положение ребёнка перед лицом ожидания Другого можно определить метафорой «кошелёк или жизнь» - эта ситуация вынужденного выбора: субъект либо откажется от удовлетворения своего Желания (отдаст «кошелёк»), и тогда он сможет продолжить жизнь как член того или иного культурного сообщества, либо он не отдаст «кошелька», но тогда он будет исторгнут из жизни и его Желание всё равно останется неудовлетворённым (например, в случае аутизма или развития того или иного психоза).

 

Запомним этот важнейший вывод, к которому мы ещё вернёмся далее – человек отказывается от своего Желания и всё более отчуждается от своей подлинности в обмен на причастность к тому или иному культурному сообществу (в современных условиях к той или иной субкультуре, так как единой культуры, начиная с конца 20 века, уже не существует). Только Другой своим ответом властен превратить призыв ребёнка (уже начавшего входить в ту или иную субкультуру) в осмысленный запрос[5]. Покорствуя речи Другого, принимая чуждую интерпретацию своего запроса, ребёнок в следующий раз уже выразит свой запрос в подсказанных ему словах, всё более удаляясь от своего единственно подлинного Желания. С тех пор у человека будут появляться всё новые и новые желания, подсказанные культурой[6].

 

Итак, через каждого из нас прорастают знаки, Другой, в свою очередь, транслирует речь других Других, и так далее. Если посмотреть на эту ситуацию с более общих позиций, мы увидим, что через нас говорят наши родители и родители их родителей и так до Адама и Евы, через нас говорят школьные учителя и воспитатели, книги, которые мы читали, дворовая компания, студенческий или рабочий коллектив, герои фильмов и пьес, более обобщённые структуры, говорящие через всех них, а так же через сообщества, кружки, компании, секты и т.п., такие глобальные структуры, как медицина, юриспруденция, теология, политические партии, социальные интернет сети, реклама, телевидение, - в конечном счёте, различные социальные и идеологические структуры. Доминирующий же говор, проходящий через нас, это говор той субкультуры, в которую мы оказались вписанными в обмен на свои Желания. В конечном счёте, мы видим, насколько прозорливо выразился Мартин Хайдеггер - «не человек говорит, а язык проговаривает себя через человека»[7] - эта идея стала основополагающей для всей современной философии. Запомним это как один ещё очень важный вывод.

 

Если же мы попытаемся выяснить некую первичную структуру (за этой попыткой стоит желание выразить некую истину в последней инстанции), то мы попадёмся в игры «дурной бесконечности», типа вопроса о первичности курицы или яйца. Попытки философии прошлого найти некую окончательную истину или универсальное метаповествование, были связаны с мотивом обрести утешение или опору перед лицом развёзшегося хаоса нигилизма. Если мы вдумаемся, какое количество сочетаний знаков и их интерпретаций составляет пресловутую речь Другого, саму происходящую от речи других Других, и бесчисленных структур, за ними стоящих, то мы сможем, хотя бы отчасти отдать себе отчёт в невозможности выразить всю потенциальную семантическую бесконечность сущности бытия, в конечном индивидуальном (и даже коллективном) усилии познания. Современная философия уже не занимается поисками некой окончательной трансцендентной истины, как и некоего «вечного двигателя». По словам французского философа Жана Лиотара: «философия уже не хочет утешаться консенсусом, но открыто и честно ищет новые способы изображения, чтобы с ещё большей остротой передать ощущение того, чего нельзя представить, но различные оттенки чего можно всё-таки высказать и означить в множащихся коллажах». Таким образом, вместо поисков неких исчерпывающих «единых теорий», мы переходим к многообразию отдельных контекстуальных точек зрения, которые в настоящее время только и могут быть некой коллажной опорой нашего мировоззрения. И вот тут нам предстоит подойти к сложнейшему вопросу, которым наверняка задавался почти каждый вменяемый человек: «что же есть Я»? Которое - и не тело, и не чувства, и не мысль, а некий «нерефлексируемый субъект рефлексии». Напомним, что речь пойдет не о давно известном феномене множественности личности, субличностях и т.п., а о том самом фундаментальном и неделимом Я – нерефлексируемом субъекте рефлексии, о не имеющем качеств «наблюдателе», который, тем не менее, в классической философии, имеющей картезианские корни, считается неким центром человеческого существа, основой, неделимым Единым и т.п.

 

В буддизме и философии нью-эйдж принято говорить о некоем «наблюдателе», но мы не можем удовлетвориться этим словом, так как оно является всего лишь Означающим, отсылающим к бесконечной цепочке схожих Означающих.

 

Не претендуя на истину в конечной инстанции, опираясь на принцип адресности, контекстуальности и историчности, мы рискнём определить Я как процесс производства смысла, т.е. обмена Означающих на Означаемые[8]. Ведь, именно там где этот процесс происходит, мы и находимся. Если мы смотрим, например, на стол, наше Я в это время представляет из себя процесс называния стола столом, то есть обмена Означающего «стол» на Означаемое «стол».

 

Предвидя праведное возмущение эмпириков эзотеристов, любящих говорить об «остановке внутреннего диалога» в процессе которого, якобы, и проявляется то самое трансцендентное Я, - мы ответим, что бессознательное структурировано как язык, и мы можем сознательно не называть стол столом, а просто прямо или косвенно выделить его вниманием, т.е. процессом обмена Означающего на Означаемое. При этом, по умолчанию, мы всё равно знаем, что это стол. Хотя можем и не проговаривать, даже мысленно, это Означающее. Когда мы не называем предметы или ощущения, мы всё равно, по умолчанию, знаем их названия! Просто в случае так называемого, замолкания внутреннего диалога, процесс обмена Означающего на Означаемое происходит бессознательно. Сидя даже в глубокой медитации, мы не выходим за пределы Символического, мы молча знаем, что сидим в такой-то комнате, в таком-то городе и на такой-то планете. Не называя слышимые звуки, мы, тем не менее, узнаём их, так же как ощущения и бессознательно связываем с теми или иными Означающими.

 

Итак, сам процесс так называемого внимания, осознаваемого нами как Я и является процессом обмена Означающих на Означаемые. При этом бессознательное занято постоянным и непрерывным производством Означающих, которыми сопровождается любой акт регистрации чего-либо, не зависимо от того, проговариваем мы это мысленно или просто знаем по умолчанию.

 

И вот тут начинается самое интересное. Где же находится это самое Я???! На первый взгляд, ответ банален и очевиден – Я находится в самом центре личности...

Но всё не так просто. Мы уже убедились в том, что Я является процессом обмена Означающего на Означаемое, то есть, в каждое мгновение оно скачет, перемещаясь туда, где и происходит этот обмен, как в пространстве, так и во времени, как в физическом мире, так и в воображаемом, как в видимом диапазоне, так в слышимом и ощущаемом. Ни о каком центре при этом говорить не приходится. Более того, как мы уже упоминали, множество процессов обменов Означающих на Означаемые происходит бессознательно, то есть, то, что мы назвали - знанием по умолчанию. Даже когда мы находимся в глубокой медитации, такие бессознательные обмены по умолчанию происходят непрерывно и в самых различных регистрах и диапазонах. Даже, когда нам кажется, что мы полностью «остановились» в некоем «центре себя», Я оказывается децентрированным, более того, множественным, одновременно находящимся, или, по крайней мере, перемещающимся с быстротой молнии из одной точки в другую, образуя сложные ветвящиеся, разрывающиеся траектории, наскакивающие друг на друга, иногда образующие сразу сложные узоры, не застывающие ни на секунду. В постструктурализме к такому «саду расходящихся тропок Я» можно применить понятие ризома, разработанное Жилем Делезом и Феликсом Гваттари[9].

 

Итак, ещё один важнейший вывод, к которому мы пришли: Я не является центром, оно постоянно ускользает в сложные лабиринты ризомы. Даже в моменты концентрации на чём-либо, кроме того, что Я находится в объекте концентрации, и представляет собой процесс обмена знаков на образы и ощущения, на которых происходит концентрация (ризома не всегда подобна хаосу, в ней могут существовать и линейные участки). Не будем забывать, что помимо объекта концентрации (мы не будем рассматривать изощрённые состояния Дхияна и Самадхи - хотя и там не всё так просто и однозначно) - но вспомним, что мы по умолчанию «знаем», что мы находимся в некой комнате, что где-то находятся знакомые нам люди, предметы, - сама концентрация не является непрерывной линией, а неким пунктиром, с которого постоянно происходит соскальзывание на разные периферические объекты. То есть, даже в случае концентрации, существуют множественные Я, распределённые с разной степенью «яркости» по некой периферии относительно объекта концентрации. То есть, никакого центра личности не существует, Я множественно, и конфигурация рисунка этих почти неисчислимых Я постоянно меняется. То есть Я множатся и всё время соскальзывают. Поэтому, строго говоря, выражение «центр» утрачивает свой первоначальный смысл[10]. Большая часть процессов обмена Означающих на Означаемые имеют место за пределами так называемой личности. Когда «мною говорит Другой», он говорит через меня и мной, но никак не во мне. Субъект децентрирован, то есть вообще не имеет центра. Возвратимся ещё раз к тому, что мы условились понимать как Я - то есть к процессу обмена Означающих на Означаемые, т.е. к неким текстам. И само Я – эффект своего рода интерференции – схождения и наложения неких «волн» дискурса, то есть Символического. То есть, каждый смысл, который мы считаем своим Я, является, в свою очередь, неким фантомом, голограммой, вызванной интерференцией волн дискурса, имеющих вероятностный характер.

 

И где бы мы ни пытались обнаружить это гипотетическое Я, - там его уже нет, оно соскользнуло. Но и это через чур упрощённый взгляд. Я, если говорить совсем строго - не просто сам обмен Означающих на Означаемые, то есть смыслопорождение, Я - это то, что должно предшествовать смыслам и являться их квинтэссенцией. Оно перемещается вслед за движением смыслов, но само в этом движении отсутствует. Оно там, где отсутствуют смыслы. А что такое - отсутствие смыслов? - Совершенно ничего, даже не «ничто» а именно ничего. Но кто же производитель текстов? Которые «читаются» этой голограммой, этим ничем? Действительно, кто же производит тот текст, который залегает глубже мышления? - Другие тексты. - Тексты порождают тексты. Нет никакого авторского Я, как источника текстов. Тексты не нуждаются в авторе. Автор возникает лишь как точка схождения текстов, и эта точка постоянно перемещается, множится, разбегаясь по непредсказуемым, неуловимым, всякий раз новым узорам ризомы, находясь в огромном множестве, и это не одна точка, а огромное множество их. Вместо авторского Я обнаруживается то, что тексты перекликаются, переговариваются, проникают друг в друга, одновременно во множестве ускользающих точек, и в этом текстовом перемешении невозможно установить никакой генеалогии и никакой центрированности.

 

Иными словами, смыслы возникают в смысловом пространстве, творимом самими смыслами[11]. Так мы пришли к довольно сложной комбинации, к тому же не являющейся структурой, точнее, можно сказать, являющейся «отсутствующей структурой» - ризомой, к тому же ещё и виртуальной – подобной голограмме, то есть иллюзии. И вот за эту иллюзию мы держимся? За неё боимся? Её отстаиваем?

Но мы продолжаем говорить «мы», как будто за этой иллюзией существует ещё что-то. Ситуация же состоит в том что множащиеся тексты, через, так называемого, субъекта, являющегося просто иллюзорной комбинацией точек схождения и разбегания текстов ветвятся и (можно с некоторой долей метафоричности сослаться на процессы самоорганизации сложных систем) создают неповторимый рисунок самих этих иллюзорных точек схождения, множащихся и образующих «сад расходящихся тропок». Поэтому, мы говорим «мы» или «я» (в отношении какого-то действия) просто за неимением простой и емкой метафоры. Та же метафора, которая приводится в этом тексте, и требует много места, и является софизмом, так что, для простоты понимания продолжим употреблять «мы» и «я»…

 

Можно сказать, что мы наткнулись на некий парадокс или даже нелепицу: если тексты не нуждаются в авторе, если тексты порождают сами себя, тогда получается, что язык возник раньше, чем человек? Нет. И, хотя обоснованию этой проблемы посвящены сотни страниц таких титанов философии, как Жиль Делёз, Жак Деррида, Мишель Фуко, мы попытаемся привести очень краткую (пусть и упрощённую) метафору, позволяющую снять абсурдность тех тезисов, к которым мы пришли выше. До появления, например, слова «Бог» или его синонимов, никакого «объективного» Бога не было. В то же время, это утверждение не является опровержением наличию чего-то или кого-то неназываемого, явившегося творцом нашего мира. Просто мы не можем о нём говорить, так как он абсолютно трансцендентен нашему сознанию. Всё, что мы можем назвать, так или иначе, является достоянием Воображаемого или Символического нашей психики. Поэтому Означающему «Бог» в любом случае соответствует некое Означаемое – образ или совокупность образов. И чем более развито сознание человека, то есть чем большее количество различных текстов и их суперпозиций он в состоянии через себя пропустить, тем более сложным и насыщенным будет комбинация образов и переживаний, соответствующих Означающему «Бог». Но! В какой-то момент это Означающее появилось впервые (здесь можно говорить, вслед за Ж.Деррида, о том, что первичным является голос, то есть произнесённое Означаемое). Дальше это Означающее начало множиться (в смысле связывания его со всё большим количеством Означаемых и их комбинаций). То есть, первичный текст стал обрастать множеством интерпретаций. С ходом времени стало уже невозможным отличить первичный текст от интерпретаций по такому качеству, как первичность или истинность. И вот на этом этапе язык обрёл самостоятельную жизнь, подобно некоей самоорганизующейся очень сложной системе. И тексты стали порождать сами себя и желать быть, ветвиться и множиться через людей. Язык, по выражению Хайдеггера, стал «домом Бытия». И именно генерация тестов и смыслов (процесс обмена Означающего на Означаемое) стала ключевым моментом для формирования того самого неуловимого, множащегося в лабиринтах ризомы, и по сути, как мы показали выше, иллюзорного человеческого Я. Можно сказать, и это очень важно понять, что в каждый момент времени Я является не чем-то единым, а кластером, включающим в себя разбросанные по пространству, времени и множеству других координат единицы смысла (то есть процессы обмена Означающего на Означаемое). При этом само Я как процесс интерференции смыслов невозможно описать при помощи каких-либо качеств. Здесь, как и в буддизме, Я – это ничто. Однако, философия постструктурализма подошла к обоснованию этого бескачественного ничто гораздо более детально, чем буддизм или современная психология.

 

Далее мы снова приходим к тому, что сам способ интерференции текстов задаётся культурой. Той культурой, за причастность к которой «субъект» отчуждается от своего Желания. Здесь мы снова сталкиваемся с софизмом, так как только что выяснили, что никакого субъекта нет, а есть лишь тексты, которые желают быть. Быть, разбегаться, сходиться, интерферировать, но сам спонтанный процесс свободного скольжения текстовых потоков ограничивается и определённым образом структурируется культурой. Здесь мы встречаемся с ещё одним ключевым вопросом, встающим во весь рост именно в наше время. Дело в том, что до конца 20 века культура была организована по принципу некоего стержня, некой оси, являющейся мощным центром (образ дерева) на периферии которого обретались незначительные ростки маргинальных субкультур. Что же произошло в конце 20 века? - А произошло то, что Делёз и Гваттари, назвали: «мир потерял свой стержень»[12].

 

Единая культура распалась на множество субкультур, среди которых нельзя выделить ни центра, ни периферии. Все эти субкультуры можно представить в виде ризомы. Соответственно, сегодня мы не можем опереться на какие-то единые, общепринятые базовые ценности, понятия о том, что хорошо, а что плохо, что правильно или не правильно, - так как в разных субкультурах все эти понятия и ценности могут носить прямо противоположный характер. Христианская культура соседствует с атеистической, где-то между ними скользят субкультуры националистов, фашистов, либералов, демократов, рокеров, панков и т.д., и т.п.. Никакой общей оси, никаких общих ориентиров. Общество предельно раздроблено, что можно наглядно увидеть, например, на любом интернет форуме по любым вопросам: политическим, религиозным, социальным, мировоззренческим, сексуальным и т. п. По любому вопросу мы можем отчётливо выделить даже не две, а, обычно, несколько групп отчаянных спорщиков, чьи ценности принадлежат к совершенно разным субкультурам. И здесь мы снова возвращаемся к проблеме центрированности и децентрированности, которая, как выясняется, имеет отношение не только к вопросу «кто Я», - казалось бы, чисто философскому, но и к вопросам этики, культуры, политики и социальных процессов.

 

В зависимости от того, какую мировоззренческую позицию мы займём: либо позицию, признающую центр, и традиционное картезианское понимание Я, либо позицию децентрации, ризомы и сада расходящихся тропок множественных Я, - в зависимости от этого выбора мы будем жить в совершенно разных социальных, политических и этических реалиях. (Здесь мы опять вынуждены вернуться к упрощённым описаниям, и нам придётся помнить о том, что это не столько зависит от нас как от субъектов, которые как мы увидели ранее, иллюзорны, сколько от процессов самоорганизации текстов, в которые мы вовлечены).

 

Длительное существование древовидно–осевой модели культуры выработало жёсткое инерционное мировоззрение, которое, несмотря на распад культуры на множество субкультур, продолжает удерживаться носителями каждой такой субкультуры. Назовём такое мировоззрение Центрированным. Вот его основные свойства:

«Традиционное сознание, опирающееся на представление о «Я» как центре субъективности, вырабатывает понятия нормы, блага, справедливости и т.п. и жёстко фиксирует их. Эта жёсткая фиксация диалектически требует своего иного — ненормальности, зла, несправедливости и т.п., — которое объявляется противоестественным и неправомерным. Поэтому гуманизм, основой которого выступает центрированный субъект, порождает многочисленные институты подавления, а буржуазный либерализм плодит тоталитарные режимы. Более того, основанная на вере в «центр» культура постулирует существование культурного и геополитического центра. Таким центром, естественно, выступает Европа. Именно европейская культура Нового времени становится в субъекто-центристском мышлении центром в хронологическом, пространственном, политическом, экономическом и метафизическом отношениях. Кто такой субъект этой культуры? Белый мужчина, гетеросексуал, горожанин, работающий. Все, кто не вписывается в это понятие, — женщины, дети, гомосексуалисты, цветные, бродяги, безработные — подвергаются дискриминации. Этот буржуазный индивид обладает жёстко центрированным мышлением, в котором чётко выделяется магистральная линия ценностей. Он прекрасно отличает нормальное от ненормального, хорошее от плохого, правильное от неправильного, доброе от злого. Он твёрдо знает, чем капитализм лучше коммунизма — или наоборот, чем один сорт жевательной резинки лучше другого и что, следовательно, он должен покупать. Самое главное — он твёрдо знает, в каком направлении следует двигаться человечеству, чтобы достичь благоденствия, к которому, конечно же, не будут допущены все инаковые. Буржуазному субъекту неведомо «соскальзывание»; для тех, кто этим «соскальзыванием» страдает, существуют специализированные учреждения, в которых специалисты сделают всё возможное, чтобы вернуть их к «нормальной» субъективности. Фетишизация центрированной субъективности приводит к возникновению мощной системы подавления, основанной на мифологии, в центре которой стоит картезианский субъект»[13].

Помимо центрированного мировоззрения в последнее время начинает возникать мировоззрение, которое мы назовём Децентрированным.

Вот его основные характеристики:

Оно не различает правильного и неправильного, нормального и ненормального, оно не имеет убеждений по поводу «верного» пути, по которому следует двигаться человечеству. Он свободно перемещается в пространстве моральных и политических категорий, не останавливаясь нигде. Децентрированное мировоззрение выступает революционным потенциалом, позволяющим преобразовать не только общественное устройство, но и философию, освободиться не только от какой-то конкретной, но вообще от любой мифологии. Оно не просто разрушает (оно вообще не разрушает, а всего лишь уклоняется), оно созидает новый мир, и, если в его основе и лежит какая-то мифологема, то это не «мировое дерево», но ризома.

 

Мы можем видеть, что если в обществе преобладают субъекты с центрированным мировоззрением, а пока, увы, это так, - в этом обществе неизбежны капиталистическая экономическая система, буржуазный способ производства и обмена, миссионерские движения, провиденциалистские идеи в биологии, уголовная система наказания, карантинные меры во время эпидемий, иерархическая структура власти, многопартийный либерализм, наличие доминантных религий, коррупция, и многое – многое другое.

Если же каким-то образом в обществе наберётся определённый процент субъектов с нецентрированным мировоззрением, то во всех перечисленных и множестве не перечисленных системах неизбежно произойдут кардинальные перемены, пока даже трудно прогнозировать какие. Одно ясно: изменения будут глобальными, во всех сферах жизни и индивида и общества и ноосферы.

 

То есть, во главу угла мы ставим идею о том, что именно мировоззрение масс задаёт культурные, социальные и политические условия жизни. В наше время революции, направленные на переустройство общества, так как они мыслились в прошлые века, вплоть до конца 20 века, существенно ничего поменять не смогут. Дальше транзактных игр электората и власти, с позициями Жертвы, Спасителя и Преследователя дело не пойдёт. Реальные же изменения возможны, только на «молекулярном уровне», если выражаться языком Делёза и Гваттари. То есть, необходимо изменение мировоззрения с центрированного на децентрированное, у конкретных индивидов. До какого-то процента граждан это – штучная работа. И уже только после достижения определённого процента, возможен лавинообразный поток, изменяющий доминанту мировоззрения всего общества в целом. Здесь мы сталкиваемся с ещё одним парадоксом: субъект, уже обладающий Нецентрированным мировоззрением, не заинтересован ни в экспансии своего мировоззрения, ни в каких-либо революционных изменениях в обществе.

 

Возможен, правда, такой вариант, когда созидателями Нецентрированного мировоззрения будут субъекты – носители Центрированного мировоззрения, но такие, которые понимают необходимость нецентрированного мировоззрения и сами стремятся к нему. И вот именно таких странных субъектов, мы и можем назвать Авантюристами. А инструментами, позволяющими менять мировоззрение с Центрированного на Нецентрированное, как раз и служат риск, номадизм (не обязательно внешний, но и понимаемый как возможность перемещаться между различными системами ценностей), а так же, акцентирование иррациональных сил бессознательного. Можно отдельно рассмотреть (хотя это тема специального исследования) - каким образом будут работать архетипические образы Тиля Уленшпигеля, Остапа Бендера и ницшевского Заратустры, в деле выхода за пределы «матрицы» и системы ценности и морали ею навязываемых. На первом этапе включается Заратустра, подвергающий тотальной критике и разоблачению современную мораль и самое устройство «матрицы». Затем включается архетипический образ Остапа Бендера, разжигающий жажду приключений и свободного перемещения между различными полярными ценностями и системами взглядов по хаотическим узорам ризомы. И наконец, дух бунтарства Тиля Уленшпигеля, с помощью насмешки и иронии ко всем явлениям и процессам мира, окончательно подводит субъекта или группу субъектов к смещению важности с центра и распылении ее в ризоме, а так же обнажению иллюзорности ценностей и картин мира, преобладающих в современном обществе. Но самое главное, Тиль обнажает и высмеивает иллюзию центра личности и самого Я.

Итак, мы видим, как тесно связаны авантюризм и децентрация субъекта. По сути, отдельные фигуры авантюристов являются как бы «фабриками», производящими субъектов с децентрированным мировоззрением.

 

ВЫВОДЫ:

Перечислим ещё раз ключевые идеи, которые являлись промежуточными выводами данного текста. Кроме того, что они сами по себе являются достаточно важными для понимания максимами, движение от одного вывода к другому позволяет нам обозреть весь охват проблемы связей между авантюризмом, децентрацией субъекта, осознанием иллюзорности и отсутствия Я, и глобальными процессами изменения социальных, политических и этических условий, которые в свою очередь, замыкаются на такую категорию как авантюризм.

 

1. Одним из путей, который позволяет выйти из «матрицы», является Авантюризм.
2. Самим клеем, скрепляющим «матрицу», является представление субъекта о существовании некоего Я, являющегося центром личности.
3. Субъект отказывается от своего Желания и всё более отчуждается от своей подлинности в обмен на причастность к тому или иному культурному сообществу.
4. Бессознательное занято постоянным и непрерывным обменом означающих на означаемые, которыми сопровождается любой акт регистрации чего либо, не зависимо - проговариваем ли мы это вслух или мысленно, или просто знаем по умолчанию.
5. Я, являющееся процессом обмена Означающих на Означаемые, не является центром. Оно постоянно ускользает в сложные лабиринты ризомы и множится там.
6. Сам процесс обмена Означающих на Означаемые, то есть Я, является эффектом своего рода интерференции – схождения и наложения неких волн дискурса. То есть, каждый смысл, который мы считаем своим Я, является, в свою очередь, неким фантомом, голограммой, вызванной интерференцией волн дискурса, имеющих вероятностный характер. Можно сказать, что Я является ничем.
7. В конце 20 века «мир потерял свой стержень», и единая культура распалась на множество субкультур, среди которых нельзя выделить ни центра, ни периферии. Все эти субкультуры можно представить в виде ризомы. Сегодня мы не можем опереться на какие-то единые, общепринятые, базовые ценности, понятия о том, что хорошо, что плохо, - так как в разных субкультурах все эти понятия и ценности могут носить прямо противоположный характер.
8. Проблема центрированности и децентрированности имеет отношение не только к вопросу «кто Я», но и к вопросам этики, культуры, политики и социальных процессов. В зависимости от того, какую мировоззренческую позицию мы займём: либо Центрированную, либо Децентрированную – в зависимости от этого выбора мы будем жить в совершенно разных социальных, этических и политических реалиях.
9. Центрами кристаллизации децентрированного мировоззрения являются Авантюристы (субъекты, обладающие центрированным мировоззрением, но понимающие необходимость децентрации и стремящиеся к этому). Подспорьем в этом делании является триада архетипических образов: Заратустра, Остап Бендер и Тиль Уленшпигель.

10.  Таким образом, мы можем использовать философию авантюризма и методы децентрации субъекта, как платформу для нового подхода к психотерапии и к широкому спектру задач социального дизайна.

 

---