Владислав Лебедько, Елизавета Миронова "Философия Магического Театра. 7. Хайдеггер и Сартр (Часть 2)

1. Жан Поль Сартр.

 

(1905-1980) - французский философ, писатель, один из наиболее значительных представителей французской феноменологии, основатель атеистического экзистенциализма. Отталкиваясь от некоторых идей Декарта, Гегеля, Киркегора, Фрейда, Гуссерля, Хайдеггера и (в поздний период творчества) Маркса, Сартр разрабатывает идею специфичности и аутентичности человеческого существования; развивает концепцию бытия, включающую в понятие бытия индивидуальную свободу в качестве его конститутивного элемента; предлагает оригинальные методологические средства анализа и описания этого конституирования как индивидуально-конкретного события в составе универсума, как уникального и незаместимого акта экзистенции в историческом процессе (метод экзистенциального психоанализа, регрессивно-прогрессивный и аналитико-синтетический метод). Работу над философскими произведениями он умел соединять с написанием романов, очерков, сценариев, театральных пьес. Причем,  он отдает предпочтение литературе перед философией: "Есть иерархия в том, что философия на втором месте, а литература на первом. Я желал бы достичь бессмертия с помощью литературы, а философия - лишь средство достижения этой цели".

 

«Ни дня без строчки. Вот моя привычка, мое ремесло. Давно я вместо шпаги стал пользоваться ручкой. Теперь я знаю о нашем бессилии. Неважно, пишу и буду писать книги. Кому-нибудь да пригодятся, несмотря ни на что. Культура никого и ничего не спасает, не оправдывает. Но она — продукт человека, в ней он, проектируя, узнает себя; это критическое зеркало, в котором только и можно увидеть собственный образ»[1]

Романы «Тошнота» (1938), «Зрелый возраст» (1945), «Отсрочка» (1945), «Смерть в душе» (1949), пьесы «Мухи» (1943), «При закрытых дверях» (1945), «Грязные руки» (1945), «Дьявол и Господь Бог» (1951), «Некрасов» (1956), «Затворники Альтоны» (I960), памфлет «Антисемитизм» (1946), «Коммунисты и мир» (1952) дают в сумме прекрасное обрамление собственно философских работ Сартра. Среди них особенно важны: «Бытие и ничто» (1943), «Воображение» (1936), «Эскиз по теории эмоций» (1939), «Феноменологическая психология воображения» (1940), «Экзистенциализм — это гуманизм» (1946), «Критика диалектического разума» (1960).

 

 

 

«Тошнота» перед данностью

 

"Неужели мне привиделась эта чудовищная явь? Она была здесь в парке, она растекалась по нему, оседала на деревьях, вязкая, липкая, густая, как варенье... это было так глупо, так нелепо, я ненавидел этот гнусный мармелад. Но он был, он был!., я понимал, что это Мир, мир, который предстал передо мной во всей своей наготе, и я задыхался от ярости при виде этого громадного абсурдного существа. Нельзя было даже задаться вопросом, откуда все это берется... Вот это-то меня и раздражало: ведь ясное дело - не было НИКАКОГО смысла в том, что эта текучая личинка существует. Но не существовать ОНА НЕ МОГЛА... "Какая гнусность! Какая гнусность!" - закричал я и встряхнулся, стараясь освободиться от этой липучей гнусности, но справиться с ней было нелегко, ее было слишком много, тонны и тонны существования, без конца и края, и я задыхался в глубине этой неохватной тоски. И вдруг парк опустел, словно все провалилось в какую-то .бездонную дыру, мир исчез так же, как появился... вокруг меня была только желтая земля, из которой во все стороны торчали мертвые, сухие ветви"

 

Ж.П.Сартр «Тошнота»

 

Сартр начал с феноменологического анализа психологии, воображения и эмоциональных состояний, оттолкнувшись от идеи интенциональности сознания Гуссерля. Однако, вопреки Гуссерлю, Сартр полагает, что «Я не обитает в сознании», что оно вне сознания, будучи «Я Другого». Гуссерлевское Я несло в себе образы вещей, идеальные фантазмы, Сартр же полагает, что «в сознании нет стола, нет даже репрезентации, стол — в пространстве, у окна, например... Мир не есть сознание. Сознание есть окрытость миру». Мир не экзистенция, и, когда у человека нет больше целей, мир обессмысливается.

Экзистенция - это жизненный поток наших переживаний, взятый еще до рефлексии, до рационального осмысления. Это тоже наше сознание, но не рассуждающее, а непосредственно - переживающее, не безлично-абстрактное, а индивидуальное, субъективное, напряженно-эмоциональное. Оно тоже познает мир - своим, особым способом. Этот способ познания, который не замечала классическая рационалистическая философия, становится предметом описания феноменологии.

Рациональный, научный подход, следуя традиции, идущей еще от Платона, разграничивает "явление" и "сущность". "Явление", как явствует из семантики слова, - это видимость, занавес, который надо отдернуть, чтобы увидеть главное - скрытую сущность предмета. Для научного подхода важен не сам предмет, а закономерности, в нем спрятанные; ими надо овладеть, чтобы получить власть над предметом.

Феноменология настаивает на том, что путь познания науки - не единственно возможный. Научное сознание правильно, но если оно не дополнено феноменологическим подходом, то оказывается уродливо однобоким - так как оно отучает нас переживать вещи в их целостности. Именно этому учит феноменология - и в этом она оказывается ближе к эстетическому подходу, ибо искусство, как заметил еще Ницше, - "необходимый коррелят и дополнение науки".

 

"Должен обмануться всякий, кто искал в науке основы бытия", - под этой мыслью Дильтея мог бы,  подписаться и Жан-Поль Сартр, чьим исходным убеждением была уверенность в том, что "только индивидуальное существует". Внимание к конкретному, индивидуальному, неприязнь к теоретизированию, к абстракции - в этом Сартр видел свободу сознания, в этом заключалось для него отличие современной мысли от рационалистической философской традиции.

Компрометация идей, понятий, концепций и реабилитация вещи, феномена во всей уникальности, неповторимости - то главное, что Сартр почерпнул из немецкого экзистенциализма и феноменологии.

Благодаря феноменологическому подходу "сознание сохраняло свою суверенность, а Вселенная - свое реальное присутствие. Исходя из этого, необходимо было пересмотреть всю психологию..." - и Сартр начинает эту работу с эссе "Трансценденция Эго" (1936). Затем появляется работа "Воображение" (1936), где Сартр вводит базовые понятия: "в-себе" - существование, мир вещей, присутствующих и инертных; "для себя" - сущность, сознание, для которого характерна спонтанность, способность к "деланию себя" перед лицом пассивных "существований".

"Сознание-в-себе" означает обоснование своего существования - именно то, чего Сартр хочет избежать. Он опирается на интенциональность - объект сознания находится вне сознания, сознание и осознаваемое разграничиваются. Благодаря интенциональности становится возможным расстаться с субъективизмом, где вещь отождествляется с впечатлением, ею производимым, а мир оказывается представлением.

В 1940 г. выходит книга "Воображаемое. Феноменологическая психология воображения", где Сартр, основываясь на основных идеях Гуссерля, дает интерпретацию творческого начала, размышляет о роли и сути воображения. Один из основных вопросов - проблема образа и его отличия от вещи. Восприятие вещи и создание образа вырастает в проблему соотношения ирреального и реального. Сартра интересует "психология воображения" как механизм сотворения реальности. Для него восприятие и воображение - разные функции и, более того, разные формы бытия сознания.

Когда Сартр опубликовал "Воображаемое...", уже увидел свет его знаменитый роман "Тошнота" - завершивший соединение феноменологии и экзистенциализма и зафиксировавший появление нового качества мысли - "сартризма", где художественное сливается с философским, где предметом философии оказывается индивидуальное, интимное и субъективное, бывшее всегда содержанием искусства.

Основное философское содержание "Тошноты" - оппозиция двух миров. Один - мир вещей и овеществленных сущностей, а также сознания, которое признает только одну форму своего бытия - "бытие-в-себе", восприятие и, следовательно, сливается с существованием. Противоположность этому - "бытие-для-себя", сознание, способное к "деланию себя", к отрицанию мира и пересозданию его. Это противопоставление выражено, в частности, в отношениях дружбы-антагонизма, которые связывают двух героев романа - "феноменолога" и "позитивиста". Рокантен тоже читает книги, но истина открывается ему в жизни, при контакте с простейшими повседневными ситуациями, с самыми обычными предметами. Именно тогда его поражает странный недуг - внезапные приступы Тошноты.

Тошнота возникает как переживание внешнего мира, очевидности вещей, этой вязкой материи, которая душит, засасывает, словно трясина. Возникает отчуждение - мир теряет привычные очертания; камень, корень дерева, сиденье автобуса, дверная ручка становятся неузнаваемыми, словно впервые появляются перед Рокантеном. Вещи осознаются, воспринимаются сознанием, и тут же происходит их отрицание, отторжение ("Тошнота") - сознание стремится преодолеть косность вещей, их чуждость. Мир теряет свою надежность, привычные формы словно расплываются, за ними обнаруживается мягкость, бесформенность плоти, разрастающейся до бесконечности. Масса этой копошащейся материи, которая вдруг открывается Рокантену, и есть абсурд: мир чудовищно трансформируется, так как в нем отсутствует смысл, царит случайность, произвол, хаос.

Идея случайности, немотивированности, а значит, обессмысленности мира была тем ужасающим откровением, которое побудило Сартра начать работу над "Тошнотой" - "романом о случайности".

Откровение, которое полвека назад мы находим у Ницше, "страшная дионисийская мудрость", знание, что в мире нет ничего, кроме копошащейся материи, стало в эпоху Сартра уделом современного человека - это его отчуждение от вещей, от мира и от самого себя. Миру вещей принадлежит и собственное тело. Кульминация абсурда - те сцены романа, когда Рокантен с изумлением и отвращением рассматривает себя в зеркале.

 

"Половина моего лица съехала в сторону, левая часть рта скривилась, обнажив зуб: в расселине показалась белая выпуклость и розовая кровоточащая плоть... опять ничего нового, все мягкое, податливое, уже виденное!"[2]

 

Тело - рука, глаз, волосы, десны - отчуждено от "я", существует само по себе, "в-себе", отдельно от сознания, вопреки ему.

Эта форма бытия сознания (сознание как восприятие мира) приносит обретение истины; но выдержать эту истину человек не может, не перестав быть человеком. Восприятие как ежесекундная фиксация впечатлений, "поток сознания" - это погружение в существование, в массу "липкого мармелада", потеря своей сущности.

Приступы Тошноты уничтожают хронологию; там, где нет причинно-следственных связей, нет предшествующего и последующего. Указания на дни, часы, форма "дневника" лишь подчеркивают, что единственное реальное время - длящееся настоящее.

 

"СУЩЕСТВОВАТЬ - это значит БЫТЬ ЗДЕСЬ, только и всего; существования вдруг оказываются перед тобой, на них можно НАТКНУТЬСЯ, но в них нет закономерности"[3].

 

В этих строках Сартр дает емкое описание и обоснование техники "потока сознания" . Фиксация всех впечатлений, результатом чего является текст, который можно читать с любого места; текст, "обломок которого равен целому". Прошлого не существует - ибо за кажимостью нет ничего. Все обилие исторических сведений, фактов, биографий - это нагромождение вещей, которые невозможно собрать в единую связную картину. А потому история, наверное, самая бессмысленная деятельность. Вслед за Прустом, Джойсом, Фолкнером Сартр повторяет: когда сознание выполняет лишь работу фиксации впечатления, прошлого нет. Точнее, прошлый опыт существует лишь как часть длящегося настоящего.

Сартр, никогда не прибегавший к технике "потока сознания", тем не менее, учитывает опыт современной художественной прозы, без которого такой роман, как "Тошнота", был бы невозможен.

"Лишь вещи есть, они целиком вовне, сознание же делается", - в этой лаконичной фразе Сартра заключена квинтэссенция его романа. Мир "липкого мармелада", тошноты, абсурда, существующий в вечно длящемся настоящем, - все это касается только первой части афоризма: "лишь веши есть, они целиком вовне»

Сартр формулирует свою идею будущего, которой суждено было стать ключевой: "Человек - не сумма того, что есть, но совокупность того, чего еще нет, но может быть". Невозможно ограничить человека пределами настоящего. Жизнь сознания как воображения предполагает категорию будущего - и человек становится человеком, лишь постоянно убегая от себя настоящего, реального.

Потеря смысла вещей и отсутствие указаний, как их использовать, роднят сартровскую «тошноту» с хайдеггеровской «тревогой».

 

 

«В-себе-бытие», «для-себя-бытие» и «ничто»

 

«Человек существует лишь настолько, насколько себя осуществляет. Он представляет собой, следовательно, не что иное, как совокупность своих поступков, не что иное, как собственную жизнь»

Ж.-П. Сартр

«Свобода не может быть понята и описана как обособленная способность человеческой души. Мы старались определить человека как бытие, благодаря которому появляется Ничто, и это бытие явилось нам как свобода... Существование человека относится к его сущности не как существование — к сущности вещного мира Свобода предшествует сущности человека, свобода — условие, благодаря которому сущность вообще возможна. То, что мы называем свободой, неотчуждаемо от человеческой реальности. Нельзя сказать, что человек сначала есть, а потом он свободен: между человеческим бытием и свободой не может быть разницы»             («Бытие и ничто»).

 

 

 

«Тошнотный» синдром подводит к мысли о неприкаянности человека, погруженного в вещный мир. В работе «Бытие и ничто» Сартр показывает, что сознание, будучи всегда сознанием чего-то, все дальше от самого себя. У меня есть понимание мирских предметов, но ни один из них, ни все вместе не суть сознание. Сознание есть ничто бытия, его аннулирующая сила.

 

Основной философский трактат Сартра "Бытие и ничто. Опыт феноменологической онтологии" (1943) посвящен исследованию вопросов: что такое бытие? каковы фундаментальные бытийные отношения между сознанием и миром? Каковы онтологические структуры сознания (субъективности), делающие возможными эти отношения? каким способом можно зафиксировать, концептуализировать и расшифровать онтологическую конститутивность человека как конечного, единичного, конкретного существования, т.е. в его бытийной нередуцируемости и самосущественности? В поисках ответов на эти вопросы Сартр исходит из идеи мира как феномена. Мир, непосредственно обнаруживаемый человеком в его жизненном опыте, есть, по Сартру, сложное образование, предварительно (на дорефлексивном уровне) всегда уже структурированное экзистенцией. В нем сознание человека является "всегда уже осуществленным", всегда уже продействовавшим и кристаллизовавшим свою работу в виде "тотальностей". Пытаясь прочесть ее, Сартр вычленяет в мире как феномене, "синтетически организованной тотальности", "конкретном" три составляющих его региона.

Бытие-в-себе (первый регион) - любая фактическая данность живому сознанию и "есть то, что оно есть". Это - сырые обстоятельства возникновения сознания в их неустранимой случайности, любые эмпирические условия, в которых открывает себя индивидуальное сознание и которые составляют его фактичность (эпоха, географическая, социальная, классовая, национальная принадлежность человека, его прошлое, окружение, место, психика, характер, наклонности, физиологическая конституция и проч.).

Второй регион - живое сознание (бытие-для-себя). Его онтологический статус состоит в том, что, будучи обнаружением и раскрытием данного, сознание является "ничто" (neant), пустотой, отрицанием, неантизацией себя самого и мира, постоянной утечкой, присутствием с миром и с самим собой, "несубстанциальным абсолютом", автономно проектирующим себя в мире к своим возможностям и осознающим свое авторство. Термин "неантизация", введенный Сартром не означает уничтожения (аннигиляции) сознанием данного; это - как бы окутывание данного сознанием ("муфтой ничто"), дистанцирующее и нейтрализующее движение сознания, подвешивающее данное в неопределенности внутри проекта как "несуществующего". Актом проектирования себя сознание пытается избавиться от случайности своей фактичности и существовать "на собственных основаниях"; тем самым человек изобретает свой собственный способ быть в мире, среди вещей и других.

Свобода, таким образом, противопоставляется случайности (данного как "существования без основания"). Она определяется как автономия (своезаконность), усилие человека самоопределиться в том, что ему просто дано, давая самому себе эту данность, т.е. постоянно возобновляя ее в пространстве своей собственной интерпретации, вступая в определенное отношение к ней, придавая ей определенный смысл своим выбором. Это позволяет Сартру трактовать индивида в качестве автора всех значений своего опыта и всех своих поведений. Будучи самосознательным, сартровский человек свободен, вменяем и тотально ответственней за мир и себя в нем.

Появление в мире "основания", или "разжатие бытия" как возникновение в нем отношения человека к данности, Сартр называет онтологическим актом свободы, выбором человека, фонтанированием сознания в универсуме, "абсолютным событием", происходящим с бытием. Человек проектирует себя под знаком самопричинности как ценности.

Это "недостающее" сознанию есть, по Сартру, третий, идеальный регион, имплицированный в понятии мира как феномена. Лишь благодаря обнаружению и раскрытию сознанием бытия-в-себе, этому неантизирующему, проектирующему, означивающему и тотализирующему посредничеству сознания (синтезу данного в единстве проекта) "имеется само бытие", рождается мир, личность и ценность, считает Сартр.

Момент самоопределения человека в бытии, возможный только в силу того, что сознание есть для-себя, оказывается у Сартра точкой разрыва естественной, каузальной цепи в бытии, появлением в нем "трещины", "дыры" и возможностью установления в универсуме морального - свободного, контрфактуального - порядка. "Бытие и ничто" исследует ситуацию как нерасторжимый синтез сознания и данного, свободы и фактичности. Задаваемое в перспективе живой событийности и рискованной (негарантированной) открытости, бытие в онтологии Сартра трактуется как "индивидуальная авантюра", событие фактической артикуляции существующего проектом "еще не существующим"). Бытие есть то, на что человек отваживается, он скомпрометирован им: между ними отношение сообщничества. Свобода в каждом человеке, этот синоним сознания у Сартра, объявляется основанием (внутренней структурой) бытия, мира, истории, "безосновным", открытым основанием всех связей и отношений в мире.

Аутентичность человеческого существования предполагает понимание и принятие человеком своей неоправдываемости, безусловной свободы, авторства и личной ответственности. Выявив в качестве универсальной структуры личности ее "фундаментальный проект" - недостижимое стремление стать Богом (тотальным бытием, сознанием, которое было бы одновременно основанием собственного бытия-в-себе),

Человек ответствен за фундаментальный проект своей жизни. Нет никакой возможности ускользнуть от ответственности. Провал, банкротство есть следствие свободно выбранного пути, искать виноватых тщетно. Сартр искусно разоблачает коварные интриги безответственных ловкачей. Если я оказался на войне, эта война — моя, она — то, что я заслужил, ведь иначе я мог избежать участия: самоубийство, дезертирство — не варианты ли неучастия? В пьесе «Мухи» философ показывает, как ложно понятая любовь к порядку толкает людей к измене, сея повсюду страх. Орест, герой пьесы, призывает к сопротивлению: «Если свобода вспыхнула однажды в душе человека, дальше боги бессильны... Юпитер, бог среди богов, царь камней и звезд, повелитель волн и морей, ты не властен над людьми».

Человек, следовательно, выбирает, его свобода безусловна, в любой момент жизненный проект может быть изменен. Тошнота порождает метафизический опыт абсурдности вещей, а страх порождает безусловную свободу и метафизический опыт ничто. Только для человека существуют все ценности: нет разницы между пьяницей-одиночкой и вождем человечества, ибо не цель, а сознание идеальной цели может определить, что, возможно, квиетизм пропойцы предпочтительнее нервного и суетного возбуждения благодетеля человечества.

 

Вещи лишены смысла и основания, жизнь — абсурдная авантюра, человек тщетно пытается перепрыгнуть через себя самого, стать богом. «Человек есть бесплодная страсть», «Свобода — выбор собственного бытия, и этот выбор абсурден» — таковы выводы Сартра.

Сущностью сознания  является Ничто[4]. Сознание , по Сартру,  не является субстанциальным, оно есть чистое явление в том смысле, что существует только в той мере, в какой нам является. Но поскольку оно чистое явление, то и представляет собой пустоту, Ничто, ибо весь мир лежит вне его. Это не то Ничто, которое вне бытия, ограничивает последнее или парит над ним, это и не абстрактное логическое понятие. Ничто находится в самом сердце бытия. Бытие лишь через Ничто, лишь через человека и его сознание приходит в мир. Имя этой возможности порождать из себя Ничто, согласно Сартру, первым дал Р. Декарт: это — свобода. Свобода в данном случае — не качество, которое наряду с другими принадлежит человеческому бытию, сама сущность человека содержится в свободе, свободу невозможно отличить от этой сущности. Только через свободу человек становится вестником бытия, условием любого — философско- научного, артистического, житейского — открытия мира. Ничто — фундаментальная характеристика человека, который есть Ничто по сравнению со всяким что-то, он не предназначен природой к какой-либо определенной деятельности, но может заниматься любой. Он — бесконечная, открытая потенциальность, важнейшей особенностью его существования является способность к творчеству, в котором он как бы воспроизводит Божественную способность, творя новые, никогда ранее не бывшие вещи и ценности, творя из Ничто.

 

«Бытие может порождать лишь бытие, человек, включенный в процесс порождения, способен выйти за пределы бытия. Коль скоро человек научился вопрошать бытие, обозревая его как совокупность, у него появилась и возможность выступать за пределы бытия, ослабляя его структуру. Не в человеческих силах уничтожить массу бытия, но изменить свое отношение с бытием человек может. Для этого достаточно выключить себя из обращения. Выскальзывая из сущего, отступая в сторону Ничто, он становится недосягаемым для воздействия бытия. Декарт, вслед за стоиками, назвал эту способность самовыделения в Ничто "свободой", но пока это только слово»[5]

 

Да, господа, как бы мы не упирались, стараясь отвоевать свои иллюзии, если мы хотим повзрослеть, их (иллюзии о перевоплощении и прочую галиматью) придется отбросить и признать не умозрительно, но всем нутром, до пронзительного Ужаса, что нас ждет Ничто. А что такое Ничто? Вот ведь какая штука. Любому слову - «означающему», соответствует хоть какое-то «означаемое» - набор картинок, звуков, ощущений. Любому, кроме слова Ничто… Ибо тут как в бородатом анекдоте с точностью до наоборот – «слово есть, а жопы нету». Т.е. слово есть, и мозг лихорадочно пытается подсунуть нам хоть что угодно – образ пустынной местности, кромешной темноты – но это уже что-то, а не ничто!!! И тут, если человек решает-таки идти до конца, мозг буксует и переживается тот самый Ужас, о котором писал Хайдеггер, от которого уже не отмахнуться. И начинается Путь от мира повседневности с его успокоительными иллюзиями к Бытию-к-смерти, к подлинному бытию.

Читатель вправе возмущенно возразить: «А почему я должен верить этим безбожникам – Хайдеггеру и, особенно, Сартру? Моя душа бессмертна!!! Я перевоплощусь и рожусь снова, как рождался тысячи раз!!!» - Ответим возмущенному читателю – а кто, собственно, перевоплотится? Кого ты имеешь в виду, произнося «я» или «моя душа»? А имеешь в виду, наш дорогой друг, ты тот образ, с которым ты отождествлен. То, чем ты себя переживаешь. А переживаешь ты себя ни чем иным как Эго (некоторые даже еще и с Эго себя не отождествляют, а лишь с телом). И даже твои секундные переживания себя в качестве безмолвного наблюдателя в медитациях или на грани сна и бодрствования делу не помогут, ибо они мимолетны, а отождествление с Эго доминирует. (Не у всех, но у большинства, смеем заверить). И стадия развития, называемая экзистенциальной необходима для того, чтобы пережить до мозга костей, что это самое Эго, которое на данный момент и есть ты – исчезнет бесследно, станет когда-то Ничто, не имеющим ни образа ни подобия.

Вот после того, как ты это переживешь – честно переживешь, не пытаясь убежать в красивые сказки о реинкарнациях, мы поговорим уже о трансперсональном мире, где, как это ни парадоксально, говорить о этих реинкарнациях уже норма, а не патология, как раньше. Парадокс: то, что является само собой разумеющимся знанием для одного, разрушительно и губительно для другого. Надежды на загробную жизнь не дадут тебе перешагнуть черту, за которой эта самая жизнь после смерти действительно реальна. А реальна она для того, кто перестал себя отождествлять с Эго, и отождествился хотя бы с Душой. Не спеши, дорогой читатель, причислять себя к этим – счастливчикам (ли?). Вот тест на отождествление. Можешь ли ты осознать себя причастным не к своему уютному мирку, а к Миру. Можешь ли ты как взрослый человек ответственно сказать (как пелось в замечательной песне советских времен): «Сегодня не личное – главное». Не важно кто ты по должности, - президент страны или дворник. Взвалил ли ты на себя весь крест боли людской? Да? Или все-таки нет? Переживаешь ли ты себя непрестанно не на фоне своего мирка дом-работа-тусовка, а на фоне Эпохи? Если честно ответишь – «нет» - добрый совет – вернись к попыткам (иногда длящимся годами) принять, что ты исчезнешь в Ничто…

Для этого не нужно сидеть в асанах или летать в осознанных сновидениях. Дмитрий Лихачев, Академик Сахаров, Мераб Мамардашвили и еще довольно много неизвестных нам людей не занимались эзотерикой (мы не против эзотеризма, но – за грамотный и очень трезвый эзотеризм) – «прямой путь тут не самый короткий»…

Отбросим надежду, чтобы обрести полноту жизни, этой жизни – вот урок экзистенциализма. Если мы его пройдем, то, возможно нам откроется и иная жизнь, о которой до поры до времени задумываться рано, да и вредно – захочется убежать от ЭТОЙ именно жизнью, с ее болью, одиночеством, ненужностью лучшего в тебе..., болью за весь этот хрупкий мир, за таких же как ты, миллиарды таких же, обреченных, вброшенных в жизнь и пытающихся кто как умеет от нее убежать!!!

Прости нам, читатель некий проповеднический тон: мы не утопить тебя хотим, чтобы за счет тебя возвысится, а тебя поднять до высоты Человека, т.е. того, кто способен жить и творить, зная, что бесследно исчезнет, и, не имея на кого переложить ответственность...

А Магический Театр – способ, с помощью которого ты можешь причаститься этому человеческому Жребию. Это вне категорий приятно-неприятно, это совсем другой масштаб жизни. Если ты созрел для принятия этого Жребия – в добрый путь!

А дальше уже другая история, быть может, более веселая!

 

 

«Бытие-для-других»

Человек не только «бытие-для-себя», но и «бытие-для-других». Другой обнаруживает себя как другой, когда он внедряется в мою субъективность, и меня-субъекта делает объектом своего мира. Другой, таким образом, не тот, что увиден мной, а скорее тот, кто смотрит на меня, давая мне понять несомненность его присутствия. Сартр анализирует репрессивный опыт, образующийся под взглядом других, — стыд, смущение, робость. Мой опыт модифицируется, когда в нем появляется другой, я вдруг нахожу себя элементом (не центром) проекта, который уже не принадлежит мне. Чужой взгляд парализует меня, в отсутствии другого я свободен. Появление другого инициирует конфликт, изначальный смысл которого — «бытие-для-другого», с него начинается падение. Один из персонажей пьесы «При закрытых дверях» произносит фразу, ставшую афоризмом: «Ад — это другие».

 

Вот как Сартр анализирует чувство стыда. Стыда нет, когда я один. Появление другого делает меня объектом, «вещью-в-себе». В этом смысле чистый стыд — это не быть тем или иным объектом, а ощущение деградации в предметную плоскость. Это чувство падения, вины, но не по поводу чего-то конкретного, а изначальной вины, падения в вещный мир, откуда нет возврата. Я падаю под взглядом другого — в этом суть конфликта. Люди торопятся подчинить, чтобы не оказаться в подчинении.

 

То же мы наблюдаем в любви. По сути дела, любящий стремится стать любимым или, если невозможно первое, заставить любить себя (как реванш за то, что его использовали). Так или иначе, но мы пытаемся взнуздать волю другого. Нередко любовь эгоистична, влюбленная ненависть признает свободу другого, но лишь в качестве противной своей собственной, чтобы уничтожить ее. Так в любви один часто становится добычей другого, и торжествует убийственная ненависть. Любовь и ненависть неистребимы, как неустранимо их вечное соперничество. Человек — это страсть, к тому же страсть бесполезная. «И каждый — палач другого».

 

В "Бытии и ничто" исследуется также проблема Другого, выявляется радикальное отличие отношений между сознаниями от отношений сознания с бытием-в-себе. Вдохновляясь гегелевской идеей Другого как условия и посредника моей собственной индивидуальности, критически учитывая разработки Гуссерля и Хайдеггера, Сартр стремится перевести разговор из плоскости познания и априорного онтологического описания - где Другой, по его мнению, остается абстрактным - в область описания Другого как реального (конкретного, единичного) существования, которое является конкретным условием и посредником моей самости. Подчинив свое философствование безусловному требованию самоочевидности, Сартр пытается осуществить этот проект на основе модификации картезианского cogito. Он предлагает феноменологическое описание Другого на уровне "фактической необходимости" его присутствия в моем непосредственном, повседневном жизненном опыте.

 

Обнаружив, что структура связи "я - Другой" суть "быть видимым Другим",Сартр разрабатывает феноменологию "взгляда", выявляя при этом напряженную динамику отношений "объектности" и "свободной самости" между ее участниками. Поскольку Другой (как и я сам) есть свобода, трансцендирование (а значит сектор непредвидимости), "я оказываюсь в опасности в мире". Отношения "я - Другой", по Сартру - конфликт двух свобод, и "скандал множественности сознаний" не устраним в рамках онтологии. И драматизм, и - одновременно - возможность бытийного единства в отношениях между сознаниями связываются Сартром с проблемой их взаимного признания ("я принимаю и я хочу, чтобы другие придавали мне бытие, которое я признаю").

 

 

Воображение. Мир магического.

 

 

«Не нужно действительно думать, что магическое есть некое эфемерное качество, которое мы накладываем на мир по воле своих настроений. Существует такая экзистенциальная структура мира, которая является магической. Мы не хотим распространяться здесь по этому поводу. Мы оставляем за собой право сделать это в другом месте. Однако уже теперь мы можем отметить, что категория магического управляет интерпсихическими отношениями людей в обществе, а точнее, нашим восприятием других.»

 

Ж.-П. Сартр «Очерк теории эмоций»

 

В своей книге "Воображение" Сартр указывает нам на пропасть, разделяющую реальное и воображаемое. Их несовместимость проистекает из их природы, а не из их содержания. Существует дистанция между сознанием и действительностью, и именно здесь располагается пространство воображения. Способность к воображению - это проявление свободы сознания, которое, восприняв реальный мир, создает ирреальность, изменяя или отрицая действительный мир с помощью сотворенного образа. "Свободное сознание, природа которого всегда "сознание чего-то", тем самым конституируется относительно реальности и каждое мгновение ее превосходит..."[6].

Эмоции и воображение Сартр определяет, как "способ существования сознания, один из способов, с помощью которых оно понимает (в смысле хайдеггеровского "Verstehen") свое "бытие-в-мире". Он качественно иной, нежели тот способ существования сознания, который обозначается как восприятие, отражение мира, зафиксированный в литературе при помощи "потока сознания".

В 1939 г. в эссе "О теории эмоций" Сартр критикует эмпиризм, а с ним и опытный подход, характерный для естественных наук, неадекватный для изучения человека. В частности, человеческий дух, сознание, эмоциональность могут быть поняты только в их целостности, как феномены. Анализ, дробление жизни духа на отдельные факты препятствует пониманию. Любой психологический факт (эмоция, мысль, ощущение и пр.) обретают смысл только в своей связи с сознанием как целым, с сущностью сознания.

 

Особое место Сартр отводит психоанализу, который начиная с 20-х годов становится все более влиятельным учением. Сартр критикует его, опираясь на свое "картезианское воспитание". Фрейд, по мнению Сартра, неоправданно сужает сферу сознания, сводя его к рациональности, логике, рассуждению. Картезианское cogito в большей степени предполагает сближение понятия "сознание" с жизнью духа вообще. "Сознание, если cogito должно быть возможно, само есть факт, значение и означаемое...»[7].

Для Фрейда сознание ("Я"), в общем, сводится к операционной функции - регулирование, приспособление, поиск "среднего арифметического" между давлением потребностей ("Оно") и столь же иррациональных надличных императивов ("Сверх-Я"). Для Сартра сознание - и есть бытие; это понимание мира и способ изменения его. Сартровское экзистенциальное сознание - переживающее, заключающее в себе не только рассуждение, но также эмоцию и воображение: эмоция "схвачена с самого начала как состояние сознания".

 

"Эмоциональное сознание есть с самого начала сознание мира... Но кажется, что затем эмоция удаляется от объекта, с тем чтобы погрузиться, наконец, в саму себя. Не нужно много размышлять, чтобы понять обратное: что эмоция каждый миг вновь возвращается к объекту и там питает себя... Одним словом, взволнованный субъект и волнующий объект объединены в неразрывный синтез. Эмоция есть некоторый способ понимания мира"[8].

 

Так сознание воспринимает и понимает мир, а затем заново его сотворяет - именно в этом смысле Сартр говорит о "магическом мире", "волшебстве". Объективно существующий мир, воспринятый сознанием, затем становится эмоционально расцвечен и размечен, то есть становится "таким, каким я хочу: я магически сообщаю объекту качество, которое я желаю,- и потому "эмоция есть то, во что верят". Если мы восприняли что-то ужасное или радостное, то мы должны представить это телесно; это потрясение проявляется в поведении - и к этому моменту мы уже переполнены, "околдованы" собственной эмоцией настолько, что мир для нас предстает иным.

Ужасное невозможно в "детерминистическом мире средств". Настоящая эмоция убедительна, свойства, которые она полагает в объектах, воспринимаются нами как истинные. "Сознание не ограничивается тем, что проецирует аффективные значения в мир, который его окружает: оно переживает новый мир, который оно только что конституировало". Сартр приводит в пример сновидения, в которых замки и оружие не являются более защитой от угроз убийцы или дикого зверя,- ибо во сне мы воспринимаем все в едином акте ужаса. Сон, архаичное мифологическое сознание имеют дело с синтетической формой: чтобы верить в магическое, надо быть потрясенным.

Уже в тот момент, когда в сознании Рокантена ( героя «Тошноты)  начинает происходить причудливая и страшная трансформация мира реального, совершается эта работа воображения - не случайно на страницах романа, посвященных кульминации "феноменологического озарения" Рокантена, письмо Сартра напоминает апокалиптическое видение. Заметим еще - в этом видении все глаголы стоят в будущем времени.

 

"...А один из них почувствует, как что-то скребется у него во рту. Он подойдет к зеркалу, откроет рот - а это его язык стал огромной сороконожкой и сучит лапками, царапая ему небо. Он захочет ее выплюнуть, но это часть его самого, придется вырвать язык руками. И появится множество вещей, которым придется дать новые имена: каменный глаз, громадная трехгорая рука, ступня-костыль, челюсть-паук... Многие погрязнут вдруг в одиночестве. Одинокие, совершенно одинокие зловещие уроды побегут тогда по улицам... спасаясь от своих бед и унося их с собой, открыв рот и высунув язык-насекомое, хлопающее крыльями. И тогда я расхохочусь, даже если мое собственное тело покроет подозрительная грязная короста, которая расцветет цветами плоти, лютиками и фиалками. Я привалюсь к стене и крикну бегущим мимо: "Чего вы добились вашей наукой? Чего вы добились вашим гуманизмом? Где твое достоинство, мыслящий тростник?" Мне не будет страшно - во всяком случае, не страшнее, чем сейчас... Существование - вот чего я боюсь"[9].

 

Это - "внезапное падение сознания в магическое", о котором пишет Сартр: "...эмоция имеет место, когда мир, связанный причинными отношениями средств, внезапно исчезает, а на его месте появляется магический мир"[10].

 

"Теперь мы можем понять, что такое эмоция. Это превращение мира. Когда намеченные пути становятся слишком трудными или когда мы не видим пути, мы не можем больше оставаться в этом мире, столь требовательном и трудном. Все пути перекрыты, однако нужно действовать. Тогда мы пытаемся изменить мир, т. е. пережить его, как если бы отношения вещей к их потенциальным свойствам регулировались не детерминистскими процессами, а магией... Просто поскольку принятие объекта невозможно или оно вызывает непереносимое напряжение, сознание принимает его или пытается принять иначе, т. е. оно преобразует себя именно для того, чтобы преобразовать объект»[11].

 

"Превращение мира", которое увидел Рокантен в своем апокалиптическом откровении, действительно непереносимо. Его сознание, достигнув дна бездны, "ничто", продолжает совершать работу "делания себя", преобразования мира в некий приемлемый образ. Это работа по созданию смыслов, по преобразованию вещей - "сознание делается", как гласит вторая часть сартровского афоризма. Мир-в-себе, вещи вовне - это ничто. Человеческая реальность - это реальность сознания как воображения, эмоции, сознания, трансформирующего мир, наделяющего его смыслом, который может оправдать существование.

В романе, наряду с лейтмотивом Тошноты, постоянно присутствует еще один лейтмотив - музыкальная тема, песенка в исполнении Негритянки, которую Рокантен слышит в баре. Эта тема возникает с самого начала романа, как и мотив Тошноты.

 

"Когда в тишине зазвучал голос, тело мое отвердело, и Тошнота прошла... это было почти мучительно - сделаться вдруг таким твердым, таким сверкающим. А течение музыки ширилось, нарастало, как смерч. Она заполняла зал своей металлической прозрачностью, сплющивая о стены наше жалкое время"[12].

 

Два антагонистических лейтмотива, соответствующие двум способам существования ("в-себе" и "для-себя"), двум работам сознания ("восприятие" и "воображение"), звучат попеременно, заставляя Рокантена переходить от отчаяния к надежде. Эти лейтмотивы соответствуют и двум измерениям, в которых протекает человеческая жизнь,- повседневность и искусство.

Воображаемое безраздельно царит в области искусства. Произведение искусства ирреально - реальны буквы на бумаге, реальны краски на холсте, реальна вибрация струн - но само произведение (роман, картина или песенка) остается образом, эстетическим, а значит, ирреальным объектом- как песня Негритянки.

 

"ОНА не существует. Даже зло берет: вздумай я сейчас вскочить, сорвать пластинку с патефона, разбить ее, до НЕЕ мне не добраться. Она всегда за пределами - голоса ли, скрипичной ноты. Сквозь толщи и толщи существования выявляется она, тонкая и твердая, но когда хочешь ее ухватить, наталкиваешься на сплошные существования, лишенные смысла. Она где-то по ту сторону. Я даже не слышу ее - слышу звуки, вибрацию воздуха, которая дает ей выявиться. Она не существует - в ней нет ничего лишнего, лишнее - все остальное по отношению к ней. Она ЕСТЬ"[13].

 

В финале романа остается вопрос: "Стало быть, можно оправдать свое существование?" Если это оправдание возможно, то лишь в мире воображения. Тогда трансформируется и восприятие - оно становится селективным, избирательно ориентированным на возможность трансформации мира через "магический кристалл" воображения.

Вслед за Ницше герой Сартра ищет "метафизического утешения" в искусстве. Книга, которую задумывает Рокантен, должна быть такой, чтобы "за ее страницами угадывалось то, что неподвластно существованию, было бы над ним"[14]. Знаменательно это воскрешение идеи двоемирия у Сартра, его размышления о "мире магии", мире воображения и эмоций, основанном на вере. Новая эпоха - эпоха модернизма - так и не предлагает новых рецептов, как сохранить достоинство, утратив веру. "Трансценденция Эго" у Сартра оказывается необходимой для того, чтобы человек остался человеком.

 

Усилие Сартра заново определить и обосновать в пространстве современной философской мысли свободу человека и связанный с этим моральный пафос его философии определили мощное влияние его творчества на духовный климат Европы середины 20 в., вызвали горячий интерес и громкие споры. В споре с различными формами детерминистского редукционизма 20 в. Сартр отстаивал и развивал идею специфичности человека и философского способа его рассмотрения, разрабатывал иной, по сравнению с аналитическим детерминизмом так называемых гуманитарных наук, тип рациональности человеческого поведения и истории, включающий в себя экзистенцию как "конкретное" и полагающий своим основанием проектирующую и осознающую себя индивидуальную практику.

 

Весь этот опыт может быть катализирован Магическим Театром. Более того, этот опыт просто жизненно необходим на определенных этапах жизненного пути, хотя обыватель и бежит от него. Поэтому МТ – одна из возможностей остановиться в этом «бегстве от свободы» - свободы страшной и восхитительной одновременно, чтобы осознать всю гамму ужаса и восторга от того, что ты – человек.

 

---